Притча о любви и надежде на правосудие

Неудивительно, кстати, что старший сын по возвращении братика страшно обиделся на отца: как так, ты этого, прямо скажем, урода морального принял с таким почетом?! Я себе такого никогда не позволял, а такого отношения ко мне никогда не было!

Младший сын не только обладал дурным характером, но и был чудовищным разгильдяем. Наследство закончилось быстро, потому что с разумом тратить деньги он не умел. Делать он ничего не умел, поэтому пришлось идти пасти свиней – до чего опустился, а? Нечистыми животными заниматься пришлось!

Несмотря на свое плачевное состояние, он какое-то время пытался крутиться и выживать, но получалось плохо. Несчастный и голодный, он, то ли от гордости, то ли от глупости, не сразу понял, что пора возвращаться домой с повинной. Что стало, как сейчас триггером к его преображению? Что заставило его сбросить пелену с глаз?

Вывод из этого простой. До того он был не в себе. Без сознания или без ума. Интересно: в этой короткой фразе звучит утешение для любого грешника, как бы низко он не пал. Бог может простить его не только как любящий отец, но и как строгий судья. Ведь состояние аффекта – смягчающее обстоятельство в преступлении. А младший сын, получается, в этом состоянии находился на протяжении всего периода своего плачевного положения – от требования отдать его долю до осознания себя свинопасом в чужой стране.

Еще одно смягчающее обстоятельство: этот молодой легкомысленный человек, наконец, понял, что пора осуществить явку с повинной. И идет признаваться: «Я согрешил на небо и пред тобою…».

Нет никакого конфликта между любовью Божией и Его справедливостью. Бог как Отец и Бог как Судия – это один и Тот же Бог. Он стоит на пороге дома и встречает Свое бестолковое чадо – и милует этого хулигана, потому что он явно было не в себе, а теперь вот в себя пришел.

Вероятно, потому эта притча и любима настолько, потому и столько произведений искусства родилось под ее влиянием: Босх, Рубенс, Рембрандт – в живописи, Гумилев, Брюсов, Волошин – в стихах, не говоря уже об аллюзиях на ее ставший классическим сюжет… В ней – надежда на правосудие, которое не порывает с любовью, и на любовь, которая не выглядит несправедливостью.

Что касается расстроенного старшего брата, то отец ему все убедительно объяснил. С ним ему не надо быть судьей – старшенький и так вырос хорошо воспитанным трудолюбивым пай-мальчиком. Поэтому отец не говорит ему: «Я простил его грех!», а растолковывает по-отечески: это же твой брат, ну что ты, в самом деле! Я вас обоих люблю, просто он вот болел, лежал в бреду, а теперь вот пришел в себя. Уж я-то своего ребенка знаю.

Мы, опять же, не знаем, как чувствовал себя младший сын, когда ему стали оказывать почести, когда ради него закатили пир на весь мир, да еще и, похоже, наследство вернули: перстень обозначал возвращение сыновьего достоинства, включающее в себя и право на получение наследства. Наверное, ему было ужасно неловко, он смущенно отводил глаза, может, повторял: «Пап, ну хватит, ну не стоит», — понимая, что наворотил делов столько, что, по-хорошему, полжизни расхлебывать. Так психически и физически больной понимает после приступа («придя же в себя»), что запутался, что надо все исправлять и строить разрушенное заново, что надо вставать на ноги, устраиваться на работу, как-то приводить свой быт в порядок.

А отец говорит: ничего не надо. Я все Сам восстановлю. А ты отдыхай, сынок, кушай, набирайся сил. Ты только что пришел в себя.

Подбор материала Ксения Айсина pravmir.ru