Открой окно, умойся, выйди из дома!

Знаете, есть такая болезнь — анорексия? Я бы тоже был не прочь ею поболеть, но не удается… Если бы у нас, полных людей, она появилась, мы бы превратились в аскетов. Но — никак. Честно говоря, я завидую худощавым людям, говорю им: «Попроси Господа, чтобы Он дал тебе немного моего аппетита, а мне, наоборот, — твое равнодушие к еде. Так мы достигнем баланса!» Но на самом деле ничего страшного здесь, конечно, нет. Останемся полными – тогда никто не будет считать нас постниками и подвижниками. Лучше уж ловить на себе косые взгляды: «Разве может такой толстяк быть святым?» (смех в зале). Не бывает толстых святых, не бывает! Так что, можно сказать, нас бракуют с первого взгляда.

Потеря духовного аппетита — современное явление, затрагивающее, в первую очередь, молодежь, которая ничего не хочет. Такой человек не чувствует ни голода, ни жажды — у него никаких желаний, никаких интересов. Эта духовная анорексия — страшная болезнь человеческой души. Мы встречаем людей, молодых телом, но совершенно разбитых духовно, и никто не знает, что тут можно сделать. Большой вопрос, как поступить, когда душа другого человека мертва. Он ничего не хочет, ему ничего не интересно — ни Бог, ни собственная жизнь, ни смерть, ни настоящее, ни будущее — ничего. Ему всё абсолютно безразлично. Даже собственное «я».

Видишь какого-нибудь паренька — волосы растрепаны, торчат в разные стороны — говоришь ему:

— Сынок, ну причешись ты! Неужели самому не противно?

Как-то я подошел к такому юноше — парень был отличным строителем, мастерил что-то в храме. У него была такая модная прическа, когда волосы делятся на пряди и затем сваливаются. Как это называется? Дреды? В общем, неважно. И вот я спросил его:

— Сынок, тебе самому не тяжело так ходить?

А он ответил:

— Отче, вы говорите о том, что у меня на голове или в голове?

— Сейчас — о том, что на голове.

— Хорошо. Скажите, что мне делать, и я сделаю.

— Пойди, постригись, — сказал я. — Невозможно смотреть на тебя в таком виде.

Он пошел и постригся, а затем пришел ко мне и сказал:

— Все, ничего нет.

— Хорошо, если только снаружи ничего нет, — ответил я. — Потому что, если и