Каково быть арабом-христианином в Израиле

старался соединить и их, и латинскую семинарию, и открытость. В 1971 году я вернулся сюда и здесь был рукоположен во священника. При том, что парижский кардинал Марти предлагал остаться, и в Париже я себя совсем не чувствовал иностранцем.

Там я видел, как меняется церковная ментальность и в результате революционных событий 1968 года, и в результате Ватиканского собора, его рецепции и возникших после него движений. Это было очень интересно видеть, особенно с учетом того, что я из другой культуры, так что видел все это немного со стороны. Ну и множество культур вместе — христиане разных конфессий, мусульмане, евреи. Но я вернулся, потому что здесь столько всего надо было сделать! Я хотел вернуться с идеей того, что здесь мы можем найти общий путь с евреями.

Во Франции я сейчас бываю 3–4 раза в год. Обычно бываю с лекциями, нередко — в румынской церкви, нередко у разных православных. Часто я там рассказываю о ситуации здесь, о том, что здесь происходит. В настоящее время французы настроены по большей части пропалестински. Куда в большей степени, чем я сам. И иногда мне от них за это достается!

— Я слышал, что в вашей семье были жертвы событий Арабо-израильской войны 1948 года. Но, несмотря на это, вы — за продолжение диалога?

— Да, мой дедушка, отец моего отца, и мой дядя были убиты в 1948 году. Дядя, которому тогда было 17 лет, оказался среди четырнадцати молодых людей, которые были расстреляны в деревне, чтобы имитировать военные действия, которых там не было. Это была деревня Эйлабун в Галилее. Дедушка тоже не был военным, он был гражданским. Он был застрелен из проезжавшей военной машины на пути исхода, когда они уже покинули эту деревню, из которой были изгнаны. Он три дня пролежал без погребения, а потом его опознали друзы из соседней деревни. И он был похоронен между двумя этими деревнями.

Бабушка говорила: «Да, я их прощаю». И она, и дедушка были верующими христианами. Дедушка пел в хоре и много делал для нашего прихода. После его гибели бабушка осталась одна с пятью детьми, и, конечно, главным было — выжить. Она не хотела, чтобы его останки даже возвращались в нашу деревню: жизнь надо устраивать для живых. Но она постоянно говорила: «Я их прощаю, я их прощаю».

Когда я был ребенком, у меня было двое еврейских друзей-мальчишек. (Я родился в 1947 году, за год до войны.) Мои друзья