он должен в меру возможностей своих позаботиться, чтобы они хоть на шаг стали ближе к Богу.
Ни в коем случае не нужно видеть в журналисте человека, который пытается нами манипулировать, или которым мы можем попытаться манипулировать. В журналисте нужно видеть человека, прежде всего, потому что для священника совершенно естественно в первую очередь заботиться не о каких-то внешних делах, а о человеке.
Если забота о человеке уходит на второй или на третий план, то фактически мы перестаем быть теми, кем нас Господь поставил. Строим мы храм, к нам приходит человек, говорит: «Я голоден, накормите меня. Мне не во что одеться, оденьте меня». Мы говорим: «Ты знаешь, у нас сейчас денег нет, потому что мы строим храм, ты потом приходи». Возникает вопрос: для кого мы строим этот храм? Для Бога? Но Господь не нуждается в храмах, потому что в нерукотворенных храмах живет. Для себя? Да и не для себя, вроде. Получается, строим на самом деле для этого человека, но мы его только что отослали и, возможно, он даже не доживет до завершения строительства, потому что ему нечего есть, а мы его не накормили.
Примерно то же самое с журналистами. Потому что, если мы конкретного человека, журналиста как-то исторгаем из среды тех, к кому обращено наше, даже не собственно пастырское, а элементарное христианское внимание, участие и любовь, то все лишается смысла. А журналист — существо разумное, живое и хорошее отношение чувствует… Как живое разумное существо, он может хорошее отношение ценить. Правда ведь?
— А может не оценить, так стоит ли… бисер метать?
— Может не оценить и часто не оценит. Но то, что он его не оценит, не является основанием, для того чтобы это отношение не проявлять. Да и вообще: завтра не оценит, послезавтра начнет мучиться из-за этого. А потом придет и попросит прощения. Такое тоже бывает сплошь и рядом.
Сегодня действуют какие-то законы… как это называется? Рукопожатости и нерукопожатости? На самом деле это вещь для Церкви, для христианства какая-то совершенно безумная. Даже, если человек о нас пишет какие-то гадости; даже, если он к нам на самом деле плохо относится, почему, когда мы с этим человеком встречаемся, мы не можем с ним поздороваться? Почему мы для этого человека не можем сделать что-то хорошее, когда ему понадобится? Мне кажется, что в первую очередь мы должны ему постараться что-то хорошее сделать. Это наш прямой долг. И это даже не только долг, это радость…
Святитель Тихон Задонский обычно просил своего келейника послать тем людям, которые ему досаждали, его как-то унижали, какое-то угощение, елей, ладан. Почему мы должны поступать по-другому? Потому что с кем-то находимся по разные стороны баррикад? Да нет у нас никаких баррикад. Евангелие есть, Церковь есть, любовь Христова есть. Та самая, которая хочет, чтобы все спаслись и в познание истины пришли. И ей мы призваны служить, этой любви. А она не только руку убеждает пожать тому, кто нас ненавидит, но порой и ноги ему умыть.
Савл стал Павлом потому, что встретил на пути в Дамаск Христа, услышал Его кроткий, смиренный вопрос: «Савл, почему ты гонишь Меня?». А если бы он нас встретил, с нашим «нерукопожатием», что тогда? Страшно порой от такой ответственности. Но еще страшней — забывать о ней.
автор игумен Нектарий (Морозов)
источник www.pravmir.ru
подбор материала и публикация Анна Ушацкая