Дерзну предположить, что самая опасная ошибка, которую может сделать человек, примеряясь к подвигу Великого Поста, – попытаться найти гарантии духовного успеха. Это естественно для нас: иначе кто захочет «вкладываться» без гарантий, без «страхования вкладов»? И действительно: почему бы не придти к Пасхе с вычищенной добела душой и просто, без обиняков, задать Христу вопрос: «Господи! А вот и я, я готов, приходи ко мне. Ты видел, что я отпостился, отмолился, отмучился: с моей стороны всё выполнено, я вполне готов – к Светлому Твоему Воскресению!» Ну а если ещё проще, то примерно так: «Господи! а как там с нашими духовными дивидендами?»… И вот как только человек с такими мыслями начинает поститься, он тем самым сразу уничтожает тот самый духовный плод, который может получить в результате полноценного и правильного прохождения этого духовного упражнения.
Неспроста Святая Церковь предваряет поприще Великого Поста подготовительными неделями, полагая, что внимательный христианин сам себя заставит задуматься над тем, почему он не должен молиться как фарисей, и почему он не должен ощущать себя в Церкви старшим сыном, который с презрением и изумлением смотрит на то, как младший сын, блудник и мот, возвращается к своему отцу, а тот его встречает с распростертыми объятиями.
Неделя о Страшном Суде окончательно расставляет все акценты. Ведь в этом евангельском чтении говорится не о том, кто постился, кто не постился, кто молился, кто не молился, а о том состоянии, с которым человек приходит на Страшный Суд. И это состояние, как правило, разительно отличается от того, что сам о себе думает человек.
Меня больше всего в этом чтении шокирует та искренность, с которой грешники недоумевают, почему их отправляют в ад. О, если бы им раньше сказали – уж они бы точно всё устроили, как полагается! Но несоизмеримо больше шокирует та же самая искренность, с которой праведники недоумевают, из-за чего это они вдруг оказываются в числе избранных. Ведь то, за что они и получают в итоге возможность быть вместе со Христом в Царстве Небесном, никогда для них не было самоцелью. Всё это – и накормить, и напоить, и утешить – для них было нечто само собой разумеющееся, они по-другому не мыслили, не понимали, как можно иначе поступать в той ситуации.